Привычный объект – в данном случае «единица» вина, пусть и в не вполне стандартной упаковке, – воспринимается как гештальт, а не как <форма + содержимоо. А что касается именования, то оно подчиняется законам языка: если это вино, то соответствующий сосуд мы (пока?) продолжаем называть бутылкой. Потому что такое речевое поведение поддерживается нашей жизненной практикой.

В 1990 г. Дж. Врунер в книге «Acts of meaning» («Значение и операции с ним») предостерегал своих коллег от неосознанного уподобления сугубо человеческих операций со смыслами тем алгоритмам, в соответствии с которыми работает компьютер. Преобладающая уверенность в том, что человек обычно устанавливает сходство на основе признаков, создает впечатление, что Брунер не был услышан.

Интересный вызов стереотипам был брошен французской исследовательницей Д. Дюбуа, изучавшей сравнение запахов. Современная наука (включая физиологию и биохимию) не имеет правдоподобных объяснений, касающихся механизмов различения запахов и их оценки как похожих/непохожих. Тщательно отобрав для эксперимента «наивных» ии., Дюбуа с коллегами предъявила им 16 бутылочек с веществами, обладавшими «элементарным» запахом – чеснока, ванили, лимона и т.п. Участники этого эксперимента должны были понюхать бутылочки и рассортировать их так, чтобы в одну группу попадали похожие запахи, в разные – непохожие. Потом у ии. спрашивали, почему у них получилась та или иная группа.

Особенно похожими в этом эксперименте оказались запахи ванили и корицы. И объяснение было именно таким, какого я бы ожидала, исходя из моих собственных экспериментальных данных: ии. говорили, что «так пахнет в кухне», «это похоже на пирожное». О других группах бутылочек они говорили «эти запахи мне противны» и т. п.

Очевидно, что наивные ии. классифицируют запахи на основе жизненного опыта, а не на основе каких-либо логических противопоставлений. Запахи бывают приятные и тошнотворные, напоминающие лес и траву или лекарства и аптеку, цветы или горячий асфальт и т.д.