Подытоживая рассказ о системе Генриха Шлимана, хочу также отметить кроме ее неприхотливости еще одно, для нас, быть может, самое привлекательное ее качество — свободу. Она позволяет в своих границах применять те или иные приемы, как-то изменять их, а также отказываться от некоторых вовсе, делая упор на других, которые нам больше по душе или по силам. Для меня же именно кропотливая работа с текстом чрезвычайно завлекательная, я бы даже сказал, очаровывающая и своей поначалу упругой неподатливостью, и в то же время радостным ощущением ежеминутно, ежечасно, ежедневно совершаемых маленьких, но важных языковых побед, стала в свое время основной и решающей в процессе обучения по Шлиману. Сочинения я писал также довольно охотно, хотя не очень часто и немного в иных формах (об этом в следующей главе). От некоторых же других шлимановских приемов пришлось отказаться: писем и дневников на иностранных языках я почти не писал по разным причинам, но все же, как и Шлиман, старался подходить к изучению языков комплексно, насыщая информацией свои глаза и уши самыми разнообразными способами. Некоторые из них были для меня временными, промежуточными, что не умаляло их значения, другие сопровождали меня неизменно, вошли в мой золотой дидактический фонд.

Наконец, великому Шлиману я обязан не только приобщением к его технике обучения, не только конкретными ориентирами для подражания и дальнейших самостоятельных поисков, но и большим духовным влиянием на себя. Собственным впечатляющим и убедительным примером он оказал на меня мощное эмоционально-психологическое воздействие, заставил вслед за Морозовым поверить в реальность интенсивного самостоятельного изучения иностранного языка, а если потребуется, то и нескольких языков. Ведь, как говорится, «Facts are stubborn» («Факты — упрямая вещь»).