Эта наивная, но в чем-то беспроигрышная идея, конечно, приходила людям в голову и раньше. Фантазер и, как мы помним, любитель полабского языка А. Шлейхер еще в прошлом веке написал басню на этом восстановленном им праязыке. Правильность и сама возможность такой реконструкции подвергнуты справедливой критике языковедов. Но сколько полиглотов нараспев повторяли полные смутного очарования строки на том, что Шлейхер считал языком, на котором говорили 4 тысячи лет назад: «Аквасас аа вавакант: крудхи аваи, кара агхнутаи видидвантсвас…» Только не предъявляйте особых требований ни к точности русской транскрипции, ни к переводу: «Кони сказали: послушай, овца, наше сердце печалится…»

Но, предположим, найдутся ученики, которые выучат новый искусственный язык, издатели, которые издадут на нем книги и журналы. Дело может пойти. И тогда новое наречие встретится с одной преградой, о которой вам наверняка не доводилось читать раньше.

По каким-то еще, скажем прямо, неясным, но могущественным законам язык не может существовать без сложностей и исключений, устаревших конструкций и пока полупереваренных нововведений. Видимо, это некие присущие всему живому принципы. Противодействовать им – все равно что пытаться проложить все сосуды в теле человека по линеечке или заставлять кошку ходить на задних лапах. Все, что нам кажется трудным, все, чему нужно долго учиться и чему так тяжело учить, все эти неудобные изгибы, непоследовательности, бесконечное разнообразие вариантов – все это и есть жизнь. И она выносит свой приговор любому придуманному языку. Пока он искусственный, то есть легкий, простой, разбирающийся, как игрушка из детского конструктора, – это не инструмент для выражения тонкой души человека. Когда же он становится теплым и родным, из всех углов вылезают самые диковинные штуки, и простоты как не бывало.

Что-то подобное происходит и с эсперанто. Как только его отпускают со вторых ролей и начинают писать на нем стихи или объясняться с девушками, возникают тысячи недомолвок и устойчивых выражений, вырастающих из родного языка того, кто говорит: русского, испанского, любого другого, – изменяется выговор – и преимущества искусственного языка тают на глазах.