Очевидно, что хорошая теория личности зарождается в уме персонолога не в один миг. Та или иная ее часть может быть детально разработана задолго до того, как оформятся все остальные. Вполне возможно, что автор теории захочет довести до сведения аудитории свои идеи еще до того, как они примут законченное – идеальное – выражение. И тем не менее именно этот идеал определяет то, к чему должен стремиться автор любой теории личности. Отсутствие в теории той или иной части приводит к специфическим изъянам. Если мы хотим глубоко и полно понять личность человека, нам нужны теории, включающие в себя все без исключения части.

ОБЩИЙ КРИТЕРИЙ ФОРМАЛЬНОЙ АДЕКВАТНОСТИ

Помимо того, что хорошая теория личности должна включать в себя все описанные нами составляющие, она должна удовлетворять еще нескольким теоретическим принципам, важность которых признается большинством ученых. Эти часто упоминаемые принципы таковы; теория должна быть существенной, операциональной, экономичной, точной, стимулирующей и эмпирически валидной. Принято считать, что теория адекватна лишь тогда, когда она удовлетворяет этим формальным критериям. Некоторые критерии представляются мне более обоснованными, чем прочие, и поэтому мы поговорим о каждом из них в отдельности. Многое из того, о чем пойдет речь, либо имплицитно, либо явно уже было так или иначе упомянуто выше. Теперь пришло время поговорить об этих принципах подробно.

Теория должна быть существенной

Хотя психологи не так уж редко оценивают теории на основе их существенности или тривиальности, такого рода оценка – дело довольно туманное. Мандлер и Кессен (Mandler and Kessen, 1959, с. 253-254) предлагают достаточно убедительные рассуждения на этот счет:

"Если бы психологическое сообщество располагало мощным критерием для оценки тривиальности теории, мы могли бы с полной уверенностью принять решение о том, какие вопросы действительно важны и принципиальны. К сожалению, такого критерия у нас нет. Достаточно спорное использование в отношении теорий личности таких терминов, как "неуместная", "не имеющая значения", "ограниченная", "не соответствующая действительности" и т.д., вступает в противоречие с тем фактом, что в науке нет тупиковых положений. Мы можем обратиться к прошлому и без труда заметим, на каких перекрестках наука сворачивала с верного пути, но у нас нет адекватного метода для соответствующей оценки современных систем объяснения. Ответственно мыслящий ученый может выбрать для своих исследований ту или иную интересующую его проблему, но он обманывает самого себя, если считает, что знает, что он находится на более верном и прямом пути к истине, чем его коллеги. Когда Франклина и Фарадея спросили: "В чем польза этого изобретения?" (речь шла о некоем новом приборе), известный ответ Франклина был таков: "А в чем польза новорожденного?", иными словами, мы едва ли можем определить, каким будет будущее использование чего-либо. Фарадей же, парируя замечание Гладстона, более точно выразил пренебрежение истинного ученого к вопросам практического применения научных открытий: "А как же, сэр, в будущем вы сможете обложить его налогами"... Вопросы, ставящие под сомнение сущность психологических теорий, – это вопросы того же рода; окончательный научный вклад определяется столь большим количеством не известных до сих пор условий, что имеет смысл признать тот факт, что такая критика не может быть оправдана тем, что она апеллирует к поиску однозначного критерия".