Еще до понятия «враг народа» в советской России сложилось понятие «вредители». Вредители виделись всюду: они взрывали заводы, затопляли шахты, портили станки, распространяли слухи о голоде и т.п. (СНОСКА: Во вредительстве обвинялся в среднем каждый третий работающий в сельском хозяйстве. В сентябре 1930 г. было объявлено о судах над наиболее опасными вредителями, обвиненными в том, что они были организаторами голода и агентами империализма. Был проведен суд на вождями «Трудовой крестьянской партии», обвиненными во вредительстве и т.д. (См.: Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 1. С. 324). В январе 1933 г. вышло постановление Центрального комитета, объяснявшее плохую работу обобществленного сельского хозяйства исключительно вредительством и заговорами: «Антисоветские элементы в ряде районов, где они еще не разоблачены и не разгромлены, охотно идут в колхозы, даже восхваляют колхозы для того, чтобы создать внутри колхозов гнезда контрреволюционной работы. В ряде колхозов заправляют делами хорошо замаскированные антисоветские элементы, организуя там вредительство и саботаж»). «Вредители» проложили дорогу «врагам народа».

Легковерие коллективистического человека является его интегральной характеристикой, не сводимой к каким-то частным моментам его существования. Оно связано со всепроникающим формализмом коллективистической жизни, ее крайней напряженностью, интенсивностью и остротой, с повышенной возбудимостью коллективистического человека и общества в целом, с их легко разыгрывающимся воображением и т.д. С другой стороны, этот человек живет с мечтой и надеждой. Он ощущает себя не только в настоящем, но и в будущем. Он является переходным человеком, его ноги стоят на неудобной почве земного мира, но голова уже окутана опьяняющим туманом нового, умозрительного мира. Именно с этой переходностью коллективистического человека связано в конечном счете его удивительное, прямо-таки детское легковерие (СНОСКА: «Установка на репрессивный морализм, - пишет Б. Парамонов, - полностью соответствовала основному заданию коммунизма - насильственному воплощению добра в полноте социальной жизни. Но «воплощение добра» и «уничтожение природы» - синонимы. И установка на подавление бытия не более чем проекция и эманация внутренней репрессивности, т.е. морализма. Поэтому-то, строго говоря, нельзя трактовать коммунизм как инфантильное общество, он много хуже, ибо детство - талантливая эпоха, дети целостны, они охотно интегрируют зло, любят жестокие сказки, им чужда мораль. Детство - модель бытийной целостности, мир - играющее дитя Гераклита» (Парамонов Б. Конец стиля. С. 209)).