Было видно, что Ольга Михайловна перегружена, перенапряжена событиями и обстоятельствами своей жизни настолько, что проблемы дочери казались ей надуманными и какими-то потусторонними.

— Вы понимаете, — торопливо объясняла она, — у меня на руках больная мать, муж, с которым надо няньчиться, как с ребенком, я на работе с утра до ночи, чтоб эту копейку несчастную заработать, а она мне заявляет: “Я не хочу учиться в этом вшивом университете”. Дух ей, видите ли, гнилым кажется. Как вам это нравится? А ее отец терроризирует нас звонками, требуя психиатрического лечения.

 — ольга Михайловна, Инну консультировал психиатр, — заметил я, — и не нашел у нее никакого психического заболевания.

— Не нашел-то не нашел, — согласилась Ольга Михайловна, — да мне от этого-то не легче. Ведет же она себя как хочет. Вы понимаете? Она же никого, буквально никого не слушает. Ни отца, ни бабушку, ни меня, ни отчима. Я просто не знаю, что мне с ней делать. Выпороть бы ее, да некому, — она заплакала.

Я видел, что для этой женщины, изнемогающей под грузом житейских тягот, проблемы дочери были непосильным бременем.

Как же быть? На что опереться? Я сделал попытку вначале просто успокоить ее. Нет для этого лучшего способа, чем дать человеку выплакаться.

Через некоторое время Ольга Михайловна вытерла слезы и проговорила отчужденно и деловито:

— Извините, минутная слабость. Что вы посоветуете мне делать с Инной?

Я принял решение. И уточнил.

— Вы хотите моего совета?

— Да. Я вам доверяю. Я сама, своими глазами видела, как после сеансов с вами пришла в себя моя соседка. А теперь Инна. И я хочу вашего совета.

 — ольга Михайловна, — сказал я как можно мягче, но вместе с тем с той, мне кажется, врачебной вескостью, с которой хирурги рекомендуют делать операцию, в необходимости которой они абсолютно убеждены, — видите ли, я готов дать вам совет, но при одном непременном условии.