— А что, Юрик, ты не едешь с Володей? — Анна Георгиевна удивилась еще раз, вслух.

— Да, то есть нет, — ответил Юрик и его рука остановилась.

— Как? Почему? — Анна Георгиевна вдруг почувствовала какую-то неловкость, неуместность и своего вопроса, и своего положения.

Юрик был у них и товарищем, и менеджером, и телохранителем, и даже переводчиком. Он всегда ездил с Володей в командировки. Но даже не в этом дело. Неловкость Анна Георгиевна почувствовала тогда, когда Юрик замешкался с ответом. В этот короткий миг молчания, в мгновение, когда Анна Георгиевна успела понять: “Думает, что сказать”, в тот момент, по ее словам, в ней как будто молния сверкнула. В одну секунду всплыли в памяти частые сетования Володи на нерасторопных продавщиц, которых приходилось менять чуть ли не через две недели, его постоянные жалобы на усталость в те особые минуты, когда она нежно целовала его, а он говорил, засыпая: “Чертовски устал”. Вспомнились намеки подруг о том, что бизнес мужей портит. Наконец совершенно неожиданно и вовсе некстати в памяти промелькнула пачка презервативов, которая как-то выпала у мужа из дипломата и которую, как сейчас со стыдом вспоминала Анна Георгиевна, он якобы купил для приятеля.

Она вдруг резко повернулась, так же резко вышла из комнатенки и скользнув взглядом по разрумяненным лицам двух продавщиц, почти вбежала в кабинет мужа...

Анна Георгиевна так и не смогла рассказать о том, что она там увидела. Каждый раз, когда она пыталась сделать это, слезы боли, обиды, непонимания, слезы острого стыда, отчаяния перекрывали ее голос, руки начинали дрожать, она закрывала лицо ладонями и плакала, плакала, плакала...

Домой она шла пешком. Через весь город. Шла пешком с одного берега на другой. Пока перебралась через мост Патона, несколько раз останавливалась на мысли, что сейчас, сейчас вот... Но образ дочери, образ маленькой русой Светланы, встававший перед ней как икона, хранил ее, а когда она ступила на землю противоположного берега, ей показалось, что она перешла из одной жизни в другую.