А и вправду, что по силам психологу? Лекарствами он не пользуется. К пассам и заклинаниям не прибегает. Что же остается? Слово? Но слово настолько девальвировало в ХХ столетии, что вряд ли теперь обычный специалист может рассчитывать на столь уж высокий авторитет, придававший требуемый вес его словам. Остается одно: отказ от внешних авторитетов — мифичных ли, мистических ли, социальных ли — и поиск в потаенных глубинах души экзистенциальных ценностей, которые позволили бы самому человеку, самой личности, уловить, отыскать, выстроить те смыслы бытия, создающие, по выражению Павла Флоренского, условия для “духовной ортопедии”. Искусство психолога-психотерапевта, высший уровень его профессиональной подготовки состоят именно в том, чтобы суметь построить такое открытое, безоценочное, целебное общение, в котором клиент, чувствуя себя в полной безопасности, смог бы на время опереться на психолога в поисках смысловой опоры в жизни. Ведь слишком уж быстро рушатся искусственные авторитеты, и не так-то просто отыскать настоящие ценности. Это психотерапевтическое общение зачастую и является тем могущественным средством психологической помощи, тем горнилом, в котором расплавляются окаменевшие понятия, размягчаются твердые убеждения или прочные предрассудки и выковывается новая сердцевина личности, тот стержень самобытия, самостояния человека, без которого так легко оступиться и упасть, потерять себя в вихре повседневных тревог, соблазнов, стрессов и ожиданий.

Но возвратимся к Лере и ее маме.

— Скажите, — женщина посмотрела на Леру, — что мне с ней делать? Пусть учится в школе или пусть бросает?

Лера при этом подняла голову и с притворным вниманием принялась изучать потолок. В моих мыслях промелькнули возможные варианты отношений дочери с матерью, тип семейных отношений, личностный тип матери, вид и степень акцентуации подростка...

Понимая, что задавать вопросы, даже самые общие — не лучший способ для начала консультативной беседы, я просто отметил очевидное: