Более того, в 1930-е гг. начался “большевистский крестовый поход против секса как часть общего процесса сталинского закручивания гаек и подавления личности” (СНОСКА: Кон И.С. Сексуальная культура в России: клубничка на березке. М., 1997. С.139). Именно в этот период исчезает эротическое искусство, сексологические опросы, биолого-медицинские и сексологические исследования пола. Однако появляется обильный статистический материал, наглядно показывающий заботу партии и государства о семье, женщинах, детях. Также активно разрабатываются сюжеты благотворного влияния на судьбу советских семей, женщин и детей изменения брачно-семейного законодательства в 30-40-е гг., заключающихся в запрещении искусственных абортов 27 июня 1936 г., усложнении процедуры расторжения брака в 1936 г. С 1944 г. развод стало возможно оформить только через суд, причем решение зависело не только и не столько от закона, сколько от негласных положений в отношении семьи в тот период. Кроме этого в 1932 г. вводится паспортная система и прописка, в 1934 г. восстановлено уголовное наказание за мужской гомосексуализм (Ст.121 УК РСФСР), в 1935 г. принят закон СССР “Об ответственности за изготовление, хранение и рекламирование порнографических изданий, изображений и иных предметов и за торговлю ими”. Итак, “возврат к идеалам стабильного брака и семьи казался отступлением от первоначальной коммунистической идеологии, и многие западные ученые громко торжествовали по этому поводу. На самом же деле апелляция к стабильности брака и возрождение “семейной” идеологии были не столько отступлением, сколько проявлением растущего консерватизма советского общества. К тому же, речь шла уже о совершенно другой семье. Лишенная частной собственности “новая советская семья”, все доходы и жизнь которой зависели от государства, не только не могла быть независимой от него, но сама становилась эффективной ячейкой социального контроля над личностью” (СНОСКА: Там же. С. 163-164).

Семья в сталинскую эпоху не превратилась в объект усиленной заботы советского правительства, как считают многие зарубежные и отечественные ученые, - она была возведена в высший ранг «социалистической семьи», где отменялись все неприглядные реалии жизни и где в соответствиями с духом большевистской этики и эстетики, с пафосом «социалистического реализма» желаемое выдавалось за действительное. Желаемое не в смысле признаков институциональной устойчивости семьи, а в коммунистическом смысле морального кодекса, когда товарищ Парамонова и её супруг по ячейке демонстрировали денно и нощно образцы семейного равенства и гендерной сознательности (кстати, эту чудом спасенную женсоветом при крахе соцлагеря и не потопляемую «КК-модель» («краснокоричневую») политического устройства семьи всерьез сегодня намерены оживить феминистские партии всех стран).