Или, например, в нашем речевом движении. Сколько у нас слов – и таких и других – для передачи наших мыслей. И мы хорошо передаем смысл, никогда не говорим, лишних слов, употребляем то слово, которое всего более подходит в данном случае и т.д.

Анохин справедливо указывает, что в экспериментальном факте, доказывающем наличие системной функции, изолированный условный рефлекс перестал иметь доминирующее значение, а стал подчиняться в какой-то степени общему динамическому стереотипу.

Сегла, развивая идею патологического автоматизма, показал, что феномены, описанные Байарже и Кандинским, представляют собой сложные механизмы речевого автоматизма на фоне измененного сознания. Работа Сегла о «Галлюцинаторной навязчивости и навязчивой галлюцинации» вышла через семь лет после появления работы Кандинского, поэтому французские авторы ошибаются, говоря, что Сегла первый положил начало разработке проблемы патологического автоматизма. Эта честь принадлежит нашему соотечественнику Кандинскому, написавшему свою блестящую монографию еще в 1890 году.

Клерамбо, в последующем развивавший взгляды Сегла, представил свой синдром как непосредственное выражение органического неврологического процесса. Патологические автоматизмы, согласно его взглядам, являются безыдейными, атематичными. Роль личности в этих явлениях ничтожна. Вполне естественно, что такое механическое сведение сложных психопатологических образований к неврологически-автоматическими нарушениям вызвало среди многих психиатров, особенно среди французских, бурю протеста.

Однако эта критика, направленная против Клерамбо, зачастую велась на основе мистико-идеалистических концепций Бергсона и Фрейда (Серье, Энар и другие). Большинство таких крупных исследователей, как Кронфельд, отдавая должное талантливой теории Клерамбо, в то же время принципиально и совершенно справедливо возражают против полного сведения идеации, т.е. бредообразования и галлюцинаций, к непосредственному неврологическому процессу.