Больной еще настолько сохранен, что с первого взгляда трудно сказать о том, что он душевнобольной. Однако длительное наблюдение даже родителей убеждает в наличии душевного заболевания. В подобных случаях уточнение диагностики происходит только в ходе дальнейшего течения заболевания. Следует добавить, что несмотря на свежесть данного заболевания, инсулинотерапия не дала положительного эффекта.

28. Больная Ш., 28 лет, замужняя, фрезеровщица. Поступила 26 декабря 1938 года.

Анамнез: в роду мать нервная. Больная – вторая по счету, росла крепкой и здоровой девочкой. По характеру мягкая, боязливая, мнительная, впечатлительная, избегала шума, крика, неприятностей, общительная, всегда хотела быть с людьми, но в то же время больной казалось, что люди как-то от нее уходят. Всегда была отзывчива и добра. В 17 лет вышла замуж. Семейная жизнь сложилась хорошо, имеет одного ребенка. 8 лет тому назад, после тяжелых родов, резко ослабела и похудела. В это время жила в плохих материальных условиях, много работала. В последние три года стала резко тревожна и мнительна. Был страх заболеть туберкулезом: при виде худого и истощенного человека убегала от него как можно дальше, так как казалось, что он распространяет туберкулезные палочки и она от него может заразиться; почти ежедневно ходила к врачам. Резкое ухудшение после испуга – в гидротерапевтический зал, где больная принимала ванну, вбежала душевнобольная, вид которой «потряс» ее. Сразу ударило в голову, в виски. Через несколько дней вдруг ощутила, что кровать приятно «колышется». Появилось головокружение и тошнота, дрожь в теле, все тело горело что-то в нем стучало, переливалось.

Больная не находила себе места; бегала. Затем как-то «онемела». Однажды, сидя в ожидании врача, почувствовала, что что-то вдруг «ударило в нос», «побежали мурашки», и нос стал тяжелым и чужим. С тех пор люди и окружающее как-то изменились, стали чужими, не тем, чем были раньше. «Я перестала чувствовать людей, не могу так ощущать, как раньше, в груди что-то у меня изменилось, ушло. Вот берусь руками за стол и не чувствую его, смотрю глазами, но не чувствую; я все понимаю, все знаю, но нет в груди чувства, я не могу из чего-то выбраться. Душа моя закрыта, вот умом люблю ребенка и мужа, а душой не чувствую этой любви», – говорит больная. Родным и мужу больная о своем состоянии не говорила, казалось, что они не поймут этого. Больная в первый период болезни резко страдала от отсутствия чувств. Дома продолжала работать по хозяйству, не ощущала усталости при работе, но делала ее без увлечения и радости, «как машина». По словам ее родных, в дальнейшем постепенно стала безразлична, вяла, плохо следила за домом. Временами отмечались галлюцинации типа «окликов», казалось кто-то зовет, при засыпании, что-то сыпалось перед глазами, появлялись какие-то фигуры. Месяца три не могла громко говорить, говорила шепотом, так как громкие звуки и голос болезненно отдавались в голове и теле. Не могла читать. Отмечались явления ментизма. Помимо воли и желания больной, в ее голове возникали мысли и шли непрестанной вереницей. В этом состоянии больная помещена в клинику. Через три месяца, 7.IV.1939 г. выписалась без особых перемен. Через год вновь поступила в клинику. Больная постоянно внутренне напряжена, отмечаются те же явления отчуждения. В последнее время стала отмечать, что что-то странное творится в щеке: она вдруг слышит голос, исходящий из щеки, временами ей кажется, что язык произносит отдельные слова, что она даже слышит эти слова. Больная не чувствует своего «я»: «Вот я не чувствую ни себя, ни своего веса, точно плыву по воздуху». Кажется, что голова увеличивается вправо и назад и что она может упасть от тяжести головы. Чувство чуждости и автоматичности своих действий приводит к мыслям о воздействии на нее кем-то извне, но она критически относится к этим состояниям. Больная эмоциональна вяла, малоподвижна, отсутствует интерес к окружающим событиям, совершенно не страдает от чувства потери своих чувств к ребенку и близким. Выписана без особых улучшений.