Тревожной чертой современного культурного поля является формирование слоя промышленников, бизнесменов и прочих деятелей экономики, которые в принципе не заинтересованы в нормальном развитии российского государства, его экономики и культуры, наживающие немалые дивиденды на продолжающемся хаосе.

Несмотря на множественные публичные заявления нарушены и традиции российского меценатства. На современном этапе меценатство и спонсорство становятся средствами саморекламы и получения налоговых льгот, тогда как в дореволюционный период для российских меценатов был важен уже сам факт помощи, поддержки, а не только прославление собственного имени. П.М. Третьяков, основатель знаменитой Третьяковской галереи, говорил, что свое богатство он собирает лишь для того, чтобы оно снова вернулось к людям. Сейчас подобная практика достаточно редка, и можно сомневаться, что такая идеология присуща большинству современных российских меценатов.

Интересным для изучения является так называемый феномен “новых русских”, которые первыми разорвали прежнюю структуру культурной ментальности и оказались в неком свободном полете, вне каких-либо культурных и нравственных ограничений. Существующие взгляды на данную группу людей разнятся от абсолютного одобрения до полного неприятия. Для культурологов в этом вопросе важно понять, являются ли “новые русские” той кастой, которая сможет совершить культурный прорыв, радикально способствуя преобразованию всей российской культуры для существования в новых цивилизационных условиях. Однако имеется фактор, затрудняющий рассмотрение “новых русских” с таких позиций. Культура - это всегда осознание границ, тогда как “новые русские” ведущей линией своей жизни сделали закон собственного произвола.

Исследование феномена “новых русских” необходимо и потому, что они являются элементом современной российской субкультуры и существенно влияют сегодня не только на экономику России, но и на ее политику и культуру. Каковы же истоки “денежного мировоззрения” современных российских нуворишей? Российской ментальности всегда был чужд монетаристский (“денежный”) подход к жизни. Испокон веков Россия жила идеальностью и выше своего “тварного” обустройства всегда ставила обустройство духовное и нравственное. В этом великая трагедия и великая сила русского стиля жизни: устремленность к духовным основаниям мироздания, неиссякаемость духовного потенциала здесь всегда сочетались с нивелировкой бытовых ценностей, с пренебрежительным отношением к плоти и “тварной” основе человека. Уже на заре постсоветских реформ экономисты отмечали, что “в отличие от рационалистической этики поведения западноевропейца, для которого забота о личном благополучии есть общепризнанная норма поведения, поведение русского человека в значительной степени ориентировано не на получение выгод, выражаемых совокупностью потребительских благ, а на общественное признание, соответствующее общепризнанным нормам. Для российского общественного сознания поступки, связанные лишь только с личным, частным интересом, не были общепризнанной нормой...”. Поэтому дореволюционный капитализм так и не смог навязать русскому предпринимателю своей философии. Европа была подготовлена к мировоззренческому восприятию капитализма всей своей системой ценностей, начиная от антропоцентризма и индивидуализма, и заканчивая рационализмом и либерализмом. В России же (как, впрочем, и на Востоке) такого мировоззренческого фундамента не было. Не было также и времени для распространения капитализма и капиталистических отношений в полной мере. Вследствие этого, в дореволюционной России значение капитала так и не вышло за рамки чисто экономической сферы.