— Правда, что тебя Семёном зовут?

— Правда.

— Так это чертовски здорово! Мы с тобой почти тезки — меня Антоном Семёновичем зовут.

Это было сказано так хорошо, так по-человечески, подкупающе звучало! Антон Семёнович продолжал:

— Ты меня извини, голубчик, что из-за меня тебя сюда попросили.

Слово «голубчик» я воспринял как иностранное слово, потому что до си пор слышал только всякую ругань. Ко мне обращались в тюрьме только такими  словами: «бандюга», «ворюга», «негодяй» и т. д., а тут вдруг такие речи: «голубчик», «извини»…

— Извини, что я тебя побеспокоил.

— Ничего,— говорю.

Антон Семёнович продолжает:

— Видишь ли, я организую очень интересное дело и хочу, чтобы ты принял в нём участие.

И я подумал «Надо согласиться с просьбой такого приятного человека». Я сказал:

— Согласен. Он говорит:

— Вот хорошо, вот спасибо. Если есть у тебя вещи, забирай их, и пойдём! Я ответил, что у меня всего два чемодана, причем оба при мне и оба пустые. И я показал на свою голову и живот.

— Очень удобно. Попрощайся с начальником и пойдём.

Я сделал какое-то неопределенное движение ногами и сказал: «До свидания». Я ещё не верил тогда, что все так будет, что я навсегда ухожу из тюрьмы. А Антон Семёнович говорит:

— Действительно, у тебя чемоданчик верхний пустой. Ты что, думаешь еще сюда вернуться?

— Нет, нет!

И я поспешил сказать: «Прощайте!».

Так оно и получилось: я на всю жизнь распрощался с тюрьмой… Там, в тюрьме, на столе начальника лежало моё толстое дело, и Макаренко мог поступить совершенно по-иному. Каждый раз, когда начальник тюрьмы вызывал меня к себе, он, имея перед глазами это дело, всё же громко и грубо кричал: «Как фамилия?!»

А тут – ни звука о моём прошлом, ни намёка на какие-то обязательства быть «хорошим мальчиком», «исправиться! И т.д.»[52]

Мы с вами не раз еще вернемся к проблеме мастерства, творчества педагога, рассматривая те или иные конкретные примеры мастерства, искусства педагогов.