— Любой, кто вступает в гиблое болото, — сказала она мне на одной из сессий, — подписывает себе смертный приговор.

— Поэтому ты предпочитаешь не любить вообще, боясь, что способна предложить лишь любовь медузы, которая уничтожает любого, кто приблизится к ней?

— Всем мужчинам, которых я любила, пришлось умереть — моему мужу, отцу, брату, моему крестнику и Сэнди, о котором я тебе недавно рассказывала, — тот умственно отсталый паренек, который двадцать лет назад покончил жизнь самоубийством.

— Опять совпадения! Пора бы тебе отпустить их! — настаивал я. — Это неудачи, но они не имеют никакого значения для будущего. У игры в кости нет памяти.

— Совпадения, стечение обстоятельств — твои любимые словечки! — огрызалась она. — Лучше сказать карма, и она точно говорит мне, что я не должна больше любить ни одного мужчину.

Ее образ себя, приносящей несчастье, напоминал мне Джо Ола, персонажа комиксов, над чьей головой все время парило огромное дождевое облако. Как я мог изменить веру Ирен в проклятую карму? Я многого достиг. Нужно было нечто большее, чем слова: я должен был предложить ей терапевтическое действие, которое состояло бы в игнорировании ее тревоги, в постепенном приближении к ней, в проникновении в ее губительное и загрязненное пространство и выходе оттуда живым и невредимым.

Было и еще одно значение гиблого болота, связываемое ею с одним из ее снов, в котором она увидела прекрасную темноглазую женщину с розой в волосах, лежавшую, откинувшись, на диване.

Подойдя ближе, я понимаю, что женщина не такая, какой казалась: ее диван — это катафалк, в ее глазах не темная красота, а тень смерти, а темно-красная роза — это не цветок, а смертельная рана.

— Я знаю, что эта женщина — я, и любой, приближающийся ко мне, видит смерть постфактум — это еще одна причина избегать меня.

Образ женщины с темно-красной розой в волосах напомнил мне сюжет необычного футуристического романа Филипа Дика “Человек в лабиринте”, в котором героя посылают на только что открытую планету, чтобы наладить контакт с существами высшей расы. И хотя он использует всевозможные типы коммуникации — геометрические символы, математические знаки, музыкальные мелодии, приветствия, крики, жестикуляцию — все бесполезно. Однако его усилия нарушают покой существ, которые не оставляют его напористость безнаказанной. Как раз перед отлетом героя на Землю они подвергают его таинственной нейрохирургической процедуре. Но только позднее он понимает суть наказания: в результате операции он становится неспособным сдерживать свой экзистенциальный страх. Он не только оказывается подвержен непрерывным приступам ужаса перед абсолютной непредсказуемостью существования и неизбежностью собственной смерти, но и обречен на полное одиночество, поскольку любого человека, приблизившегося к нему, накрывает та же волна экзистенциального страха.