Содержание текста отнюдь не является постоянной величиной. Любое сообщение неизбежно искажается в процессе восприятия, а если, например, оно написано на языке, который никто не может понять, говорить о его содержании вообще нет смысла. У каждого человека свой контекст мировосприятия, так что содержание любого текста как бы рождается заново в процессе восприятия. Даже при самом простом повседневном общении членов одной семьи порой возникают недоразумения и недопонимания, тем более они возможны, если тот, кто воспринимает текст, значительно отдален от его автора расстоянием, временем и родным языком. Пьесы Шекспира и в Англии, на родине автора, приходится для современных читателей снабжать множеством комментариев, а в иноязычных (и соответственно ино-культурных) странах к этому добавляются проблемы перевода — проблемы колоссальные, поскольку язык всегда обозначает какие-то реалии местной культуры и перевод совершается вовсе не просто с языка на язык, но, так сказать, из культуры в культуру.

Если же мы воспринимаем пьесу, как это и положено со времен древних греков, в театре, мы получаем сообщение ее автора из рук

режиссера-постановщика, воплощенное на сцене актерами. Таким образом, наше восприятие многократно опосредовано: обращаясь, например, к тексту пьесы «Гамлет», мы фактически имеем дело со всей культурой бытования пьесы на родине автора, с традицией ее перевода на русский язык, театральной постановки, с национальной традицией актерской игры, индивидуальностью данного режиссера и т.п.

Но если рассмотреть, казалось бы, более простой пример — восприятие в России стихотворения русского автора, то положение окажется не намного проще. Возьмем, например, стихотворение Евгения Баратынского, написанное в 1828 году:

Мой дар убог и голос мой негромок,

Но я живу, и на земли мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах; как знать? душа моя

Окажется с душой его в сношеньи,