Таким образом, совершенная гармония не может быть представлена как конечная цель воспитания.

Еще менее удовлетворительным является утилитарное определение, согласно которому цель воспитания состоит якобы в том, чтобы “сделать из индивида инструмент для добывания счастья для себя и себе подобных” (Джеймс Милль); так как само счастье - понятие в высшей степени субъективное, которое каждый оценивает по-своему. Таким образом, подобная формула оставляет неопределенной цель воспитания и вследствие этого неопределенным само воспитание, так как отдает его индивидуальному произволу. Спенсер, правда, попытался определить счастье. Для него условия счастья являются условиями самой жизни. Полное счастье - это полная жизнь. Но тогда что следует понимать под жизнью? Если речь идет только о физической стороне жизни, конечно, можно назвать то, без чего она была бы невозможной. В самом деле, она включает в себя некоторое равновесие между организмом и его средой, и, так как оба соответствующих термина поддаются определению, то же самое должно быть и с их связью. Но таким образом можно определить только самые непосредственные витальные потребности. Между тем для человека, и особенно для современного человека, подобная жизнь в принципе не есть жизнь. Мы требуем от жизни нечто другое, чем простое функционирование наших органов. Просвещенный ум предпочитает лучше не жить, нежели отказаться от радостей умственной деятельности. Все, что выходит за пределы самого необходимого, для человека не поддается полному определению, тем более с материальной точки зрения. Стандарт of life, жизненный эталон, как говорят англичане, тот минимум, ниже которого, нам кажется, нельзя опускаться, бесконечно меняется в зависимости от условий, среды и времени. То, что мы считали вчера достаточным, сегодня кажется нам ниже человеческого достоинства, как мы понимаем его в настоящее время; и все дает основание считать, что наши требования будут возрастать.

Здесь мы касаемся главного упрека, который навлекают на себя все выше приведенные определения. Они исходят из постулата о том, что существует идеальное, совершенное воспитание, пригодное для всех без исключения людей; и именно такое воспитание, универсальное и единственное, старается определить теоретик. Но с самого начала, если мы будем анализировать историю, мы не найдем там ничего, что под тверждает подобную гипотезу. Воспитание бесконечно менялось в зависимости от времени и страны. В греческих и латинских городах (государствах) воспитание ориентировало индивида на то, что он должен подчиняться коллективу и стать общественной вещью. Сегодня же оно старается сделать из него автономную личность. В Афинах стремились сформировать утонченные, рассудительные и проницательные умы, влюбленные в меру и гармонию, способные находить удовольствие в прекрасном и радость в чисто умозрительных построениях. В Риме прежде всего хотели, чтобы дети стали людьми действия, увлеченными военной славой и безразличными к литературе и искусству. В средние века воспитание было прежде всего христианским, в эпоху Возрождения оно принимает более светский и гуманитарный характер. Сегодня наука стремится занять в нем то место, которое раньше занимало искусство. Здесь возможно возражение: может быть, данные факты не характеризуют идеал, что если воспитание менялось, то это просто означает, что люди ошибались в том, каким оно должно быть? Но если бы римское воспитание носило отпечаток индивидуализма, сравнимого с нашим, Римское государство не смогло бы сохраниться, не смогла бы образоваться и латинская цивилизация, а следовательно, и наша современная цивилизация, которая отчасти вышла из нее. Христианские общества средневековья не смогли бы существовать, если бы они отвели свободе совести такое место, какое мы ей отводим сегодня. Стало быть, есть фундаментальные факторы, которые невозможно не учитывать. К чему воображать воспитание, которое было бы смертельным для общества, проводящего его в жизнь?