Робин. Да. думаю, так. Дети не способны особенно «перерасти» родителей, во всяком случае, без мощного толчка со стороны.

Джон. Значит, почти клинический параноик, скорее всего, вырос в семье "закоренелых" параноиков? Как работает тут семейный механизм?

Робин. Нетрудно догадаться, что там, где каждый "застопорился" на этой ребячьей ступени подгоняемых по нужде "границ", семья

будет постоянно отводить "плохие" эмоции.

Джон. Проецируя их друг на друга?

Робин. Да, а поскольку никому такого "добра" не надо, кончится тем, что в семье будут играть в игру "передай дальше".

Джон. Каждый по очереди получает "пакость" и нагружает ею другого?

Робин. Да, вместо того, чтобы признать свое и научиться со своим обходиться разумно. И раз никто в семье этого не умеет, ребенок, вырастая, решит, что с такими чувствами не все в порядке. Он тоже включится в игру.

Джон. У этой игры конца не бывает

Робин. Случается, что не бывает. Но если болезненные эмоци затопят семью — например, в семье кто-то умирает или еще какое-то большое горе - она, вероятно, окажется неспособной к своеобразной "круговой поруке' и выберет кого-нибудь из своих, чтобы свалить на беднягу вину за выпавший горький опыт. Найдет, как говорится, козла отпущения.

Джон. Козел отпущения должен нести всю тяжесть отрицательных эмоций семьи?

Робин. Да. Семья, похоже, пересматривает свои семейные "границы⁵' таким образом, что козел отпущения отныне оказывается снаружи. Каждый в семье отныне «хороший», а козел отпущения—вместилище всех пороков, причина всех страданий семьи. И, разумеется, раз козел отпущения самый "плохой", каждый может своими "плохими" эмоциями целить в него, оправдывая себя тем, что в их дурных делах худого козла вина.

Джон. И козел отпущения помещается под такой непомерной тяжестью.