Две недели не сомкнул глаз. Наконец однажды ночью не выдержал, спрыгнул с кровати...

Ожог. Заболел психически.

«Хотели его уберечь... Сохранить чистое отношение... Когда три годика было, сказали, что из цветочка вырос. И в шесть лет то же самое: что в лесу бывают такие цветочки, самые красивые, из которых вырастают маленькие человечки. Больше не спрашивал. Думали, будет проходить в школе биологию, сам поймет,— объясняла мать. — А теперь не может нам простить...»

Здесь лишь вышел на поверхность глубокий внутренний слом, происходящий всякий раз, когда терпит крах детская вера, не укрепленная связью с истиной; когда затаившееся неведение казнится наконец безжалостной жизнью.

Так «святой ложью» якобы защищая детскую чистоту, на самом деле защищаем только свою собственную трусость и недалекость. А чистоту ребенка, во всей беспомощности, бросаем на растерзание грязи самой жестокой, лжи самой лживой, имеющей вид правды, — дикорастущей пошлости.

Не счесть жертв страусиной защиты.

Но как не лгать?.. Как рассказать, с какими подробностями?.. Один спросит и через секунду не помнит, а другой так дотошен, так неукротимо догадлив...

Семилетняя допытывается:

— Ну а все-таки, ну расскажи, как это получилось? А где я была раньше, в папе или в тебе? Да я уже знаю про пчелок. И про кошек, и про собак... А как папина клеточка прибежала к тебе? А откуда она знала, куда бежать? Ты подсказывала? А если бы заблудилась?..

Через три года открылась:

— Я все доузнала сама, от подружек. Ты не хотела говорить со мной как с большой.

Тринадцатилетняя:

— Я хочу стать врачом по генам, чтобы переделать людей. Чтобы не было некрасивого.

Пятнадцатилетняя (о взрослых):

— Они смотрят на нас грязными глазами.

Как мы не отвечаем на их вопросы. Из старых вариантов — три основных вида пресечения.

Пресечение простое. «Отстань. Не приставай. Некогда. Не видишь, занята. Поди погуляй. Не задавай глупых (неприличных, некрасивых) вопросов».