Она была не слишком чувствительна к прелестям молодости, ее мало смущали морщины старости. Она говорила, что для нее опасны только сердечные и умственные качества. Это еще одно из преимуществ отсутствия зрения, особенно для женщин. “Никогда,— говорила она,— красивый мужчина не вскружит мне голову”.

Она была доверчива. Обмануть ее было так легко и так стыдно было бы ее обманывать! Непростительным вероломством было бы затаиться, чтобы она думала, будто находится одна в комнате.

Она никогда не испытывала панического страха, редко скучала; одиночество научило ее довольствоваться самой собой. Она заметила, что в дороге, в дилижансах, люди к вечеру становятся молчаливыми. “Что касается меня,— говорила она,— мне не нужно видеть тех, с кем мне приятно беседовать”.

Из всех положительных качеств она особенно ценила здравый смысл, мягкость и веселость характера.

Она мало говорила и много слушала. “Я похожа на птиц,— говорила она,— я учусь петь во мраке”.

Сопоставляя услышанное ею в разное время, она возмущалась противоречивостью наших суждений. Ей казалось почти безразличным, слышать ли похвалу или порицание от столь непоследовательных существ.

Ее научили читать при помощи вырезных букв. У нее был приятный голос, она со вкусом пела; она охотно провела бы свою жизнь в концертном зале или в опере. Ей была неприятна только шумная музыка. Она восхитительно танцевала, отлично играла на альт-виоле, и благодаря этому таланту ее общества искали молодые люди ее возраста, чтобы научиться модным танцам и кадрилям.

Она была любимицей своих братьев и сестер. “Вот чем еще,— говорила она,— я обязана своей немощи: ко мне привязываются благодаря оказываемым мне услугам и благодаря усилиям, которые я делаю, чтобы отблагодарить за них и заслужить их. Прибавьте к этому, что мои братья и сестры этому совершенно не завидуют. Если бы я обладала зрением, это было бы в ущерб моему уму и сердцу. У меня столько оснований быть доброй! Чем бы я стала, если бы перестала внушать интерес к себе?”