Мне достаточно хорошо известно, что некоторые из разобранных мной идей могут показаться слишком расплывчатыми и лишенными точности. В некоторых случаях непосредственная трудность имеет главным образом терминологический характер. Например, если автор говорит о свободах, противостоящих друг другу, он, очевидно, имеет в виду личностей, рассматриваемых как свободные. В других случаях, однако, действительно достаточно сложно понять точно, какое значение данного положения имеется в виду; и я вполне представляю себе, что некоторые британские философы отвергают описанные мной теории как лишенную значения бессмыслицу. Однако, я полагаю, было бы ошибочно позволять чьей-либо естественной нетерпимости к расплывчатому и незнакомому языку прийти к отрицанию современной континентальной философии, не попытавшись разобраться, о чем идет речь. Разумеется, можно принять критерий значения, который с порога исключит многие характерные высказывания континентальных философов из разряда значимых; однако достигнет ли эта процедура чего-то большего, чем просто демонстрации того, что если одна философия истинна, то другая ложна, поскольку она отличается или противоположна первой? Если некто хочет исследовать, что Мунье, например, понимает под своим различием между "индивидом" и "личностью", и если кто-то захочет спросить, есть ли в человеческом опыте нечто релевантное образованию этих идей, то я думаю, он увидит, что эти идеи не лишены значения. Возможно, было бы предпочтительнее не делать дихотомии между "индивидом" и "личностью"; однако едва ли можно утверждать, я думаю, что не существует типов человеческого поведения, которые релевантны образованию идей, выражаемых этими словами.

Следует также принять во внимание возможность того, что философы, которых я обсуждал, скорее видят трудность в том, чтобы найти точные слова и обороты для определенных идей, чем просто играют словами. Можно сказать, что если они не могут выразить свои идеи в языке, то их у них нет. Однако я сомневаюсь в необходимости такого заключения. Если эти мыслители не хотят изобретать слова, им придется употреблять слова уже существующие. Но используемые термины имеют уже установленное значение. Изобретение новых терминов, так как ученый может изобретать термины типа "фотона" или "позитрона", может иметь серьезные недостатки и не принесет большой пользы, поскольку философу в таком случае необходимо разъяснить, что он понимает под ними, если он, конечно, не собирается переложить эту работу на комментаторов. Но если философ, избегая изобретения новых терминов, пытается посредством уже используемых привлечь внимание к чему-то, что, как он думает, не получило своего адекватного выражения прежде, его положения неизбежно будут страдать определенной расплывчатостью и неясностью. Экзистенция (существование) в обыденном понимании не означает того, что имеет в виду экзистенциалист; также и слово "индивид" в общеупотребительном значении не имеет того пренебрежительного смысла, который вкладывает в него персоналист. В таком случае от философа можно ожидать насколько возможно аккуратного объяснения точного смысла, когда он использует слово, которое обычно употребляется для обозначения чего-то другого. К несчастью, это не всегда делается. Когда это не сделано, можно либо оставить усилия по выявлению значения, потому, что есть другие дела, или потому, что можно подумать, с должным основанием или нет, что такие усилия не будут адекватно возмещены, либо попытаться настроиться на терпеливое исследование подразумеваемого значения. Если обнаружить значение не получается, то можно решить что оно "за пределами способностей исследователя" или что слова не имеют значения. Однако с порога считать, что доступного открытию значения нет, просто потому, что автор использует более или менее знакомые слова в незнакомом смысле, было бы чрезвычайно высокомерным действием.