Беспокойство же, внушаемое виновностью, обычно сочетается с агрессивностью. Общий источник агрессивности заключается в испытываемом ребенком желании •занять место взрослого; впечатления, питающие эту агрессивность, специфичны. Дети, играющие «в папу и маму» или «в жену и мужа», непременно стараются воспроизвести поступки и действия своих родителей, но любопытство толкает их на то, что они стремятся испытать также и интимные побуждения тех, кому они подражают. В силу отсутствия знаний причины этих побуждений дети ищут в своем личном опыте. В течение сравнительно небольшого периода объектом исследований детей выступает их собственное тело, затем тело другого в соответствии с перемещением субъективного в объективное, и эта двояжая направленность на других и на себя является постоянной в развитии ребенка. Вследствие этого дети могут предвосхищать развитие своей чувствительности. Не является исключительным, что это ауто-и гетеросоматическое любопытство ведет, к садистически-мазохическому поведению, участники которого заботливо сохраняют его в тайне, чувствуя, что оно будет осуждено. Таким образом, оппозиция ребенка по отношению к взрослому углубляется, и его впечатление относительно того, что имеются запрещенные игры, укрепляется.

Наоборот, в силу известного эксгибиционизма подчеркиваются те игры, которые кажутся разрешенными. Маленький ребенок хочет, чтобы его видели, когда он пми занимается, требуя при этом к ним внимания со стороны родителей и старших детей. Позже он не начинает играть, не объявив об этом с помощью жестов и голоса. И наконец, каждый раз, когда это возможно, ребенок стремится выделиться своим внешним видом — какими-нибудь внешними признаками поведения, указывающими на то, что он является участником игры. Что касается взрослых, столь свободно распоряжающихся и своим временем, и собой, не замечают ли они иногда и у себя как бы невзначай сделанного жеста, направленного на то, чтобы скрыть тот факт, что они играют? У некоторых игра может вызвать угрызения совести. Но у большинства дозволенное, безусловно, одерживает верх над запрещенным, и это делает игру еще более радостной. Позволить себе игру, когда ее час, кажется, пришел, не значит ли это осознать себя достойным отдыха, который даст возможность перестать чувствовать принуждение, обязанности, необходимость и одновременно обеспечит передышку в обычной дисциплине существования?