“Господи, в меня попали!” Этот голос заставил меня действовать. Трясясь от страха, прикрываясь мягким детским пальто в надежде, что это меня спасет, и слыша свист пуль в нескольких футах от собственного носа, я бросилась к ближайшей двери.

Нас впустили в квартиру, наполненную женщинами и детьми. Обстрел продолжался около часа. Из окна я увидела троих ребятишек, которые выбежали из-за баррикады и хотели скрыться. Пули прошили их, словно мишени в тире. За ними следовал священник и махал белым носовым платком. Старик склонился над детскими телами и стал молиться. Его постигла та же участь.

Раненый человек, которого мы тащили наверх, спросил, не видел ли кто-нибудь его младшего брата. В ответ раздалось: “Он убит”.

Несколько лет назад мой брат погиб во Вьетнаме. Его похоронили в штате Коннектикут, в сельской местности. Почетный караул накрыл гроб флагом, который почему-то напоминал покрывало. Люди пожимали мне руку и говорили: “Мы знаем, как вы себя сейчас чувствуете”. Я еще подумала тогда, что бессмысленно говорить человеку, который перенес сердечный приступ, пустые слова вроде “не принимай это близко к сердцу”. “Я знаю, как вы себя сейчас чувствуете”, — единственное, что я могу сказать сейчас. Раньше я этого не знала.

После неожиданной бойни я, как и многие другие, оказалась в летнем домике в католическом гетто. Все выходы из города были перекрыты. Оставалось только ждать. Мы ждали, когда британские солдаты начнут обыскивать дом за домом.

“Что вы сделаете, если придут солдаты и начнут стрелять?”, — спросила я у приютившей меня старухи. “Лягу лицом вниз”, — сказала она.

Одна из женщин пыталась уточнить по телефону фамилии убитых. Когда-то убежденная протестантка, я попыталась молиться. Но мне вспомнилась глупая детская игра, начинающаяся словами: “Если у вас есть одно-единственное желание в этом мире...”. Я решила позвонить в Нью-Йорк любимому человеку. Он скажет волшебные слова, и опасность уйдет.

“Привет, как ты?” — его голос был до абсурда веселым. Он лежал в постели.