“У меня есть любовник, который живет в другом конце страны, — говорила она. — Мы встретились на творческом семинаре. Он очень известный человек в нашей профессии и уважает мою работу. Я уже не претендую на что-то, не боюсь быть лучше или хуже. Он не отвлекает меня. Я не давлю на него. А когда мы вместе, то это похоже — ух! — на плавание нагишом в первый раз. Я снова нравлюсь своим детям. И меня не волнует, что моя грудь обвисла. Мне сорок один год, и я летаю. Иногда я замечаю, что смеюсь на улице!”

Причина для беспокойства была у нее в тридцать лет, но она сама обеспечила себе безопасность. Как и многие ее сверстницы, Миа запуталась в своей жизни и остановилась в развитии. Она не могла прорваться и развиваться в прогрессивном направлении, так как сначала ей нужно было сделать много подготовительных шагов. Последовал продолжительный нервный срыв.

Ей не было смысла торчать этим летом в Пуэрто-Рико с тремя детьми на руках в двухкомнатных апартаментах недалеко от пляжа, куда выходили сточные трубы Сан-Хуана. Ее муж находился в нескольких часах езды от города в лесном лагере. Это было похоже на него: добровольно находиться там, где он мог принести наибольшую пользу общине, — он был активистом-проповедником. Один раз в неделю преподобный отец навещал семью. Миа видела его только за обедом, остаток времени он проводил на пляже и в воде, совершенствуя свое тело.

Августовская жара была невыносимой. На ковре размножались тараканы. Всю неделю она кричала на детей. А когда по воскресеньям приезжал муж, готова была швырять предметы в зеркало. Он проводил дома ночь. Однажды, когда он приехал, она не выдержала: “Если я еще раз наклонюсь к ребенку, то просто переломлюсь, — заплакала она. — Закинь его на крышу”. Ответа не последовало. “Ты не хочешь поговорить со мной. Пожалуйста, поговори со мной. Я боюсь. Я вот-вот сломаюсь”.

Ее просьбы не тронули преподобного отца. Только сейчас она поняла, что он был из тех людей, которые могут испытывать сострадание и жалость лишь к посторонним. Большинство студентов колледжа, которые были у него на лекциях, восхищались его философским умом, он знал ответ на все вопросы. Он мог успокоить родителей, чьи дети пытались совершить самоубийство, вдохновить молодежь на высокие дела, утешить умирающих. Но преподобный отец не испытывал никакой жалости к своим самым близким людям. Он не видел и не слышал, что происходит в семье. Его эмоции были скрыты под стальной броней.