К такому же негативному выводу, ставшему ныне по существу совершенно бесспорным, пришли и другие исследователи, изучавшие поведение обезьян (В. Кёлер, В. М. Боровский, Н. Н. Ладыгина-Коте, Н. Ю. Войто-нис, Н. А. Тих и др.). Так, В. М. Боровский утверждал, что нет достаточного повода приписывать речевые навыки ни обезьянам, ни каким-либо другим животным, кроме человека. Говоря о формах общения у шимпанзе, Кёлер отмечал, что их фонетические проявления без всякого исключения выражают только их стремление и субъективные состояния; следовательно, это — эмоциональное выражение, но никогда не знак чего-то объективного. Продолжительные попытки Н. Н. Ладыгиной-Коте выработать у молодого шимпанзе «Иони» связь между различными зрительными восприятиями предметов и звуками оказались также безуспешными. Ладыгина-Коте указывает на то, что к звукам шимпанзе более глух, чем к другим впечатлениям.

Известно, например, что лошади научаются различать и соответствующим образом "реагировать на некоторые звуки человеческой речи: на звуки «но» лошадь отвечает движением, на звуки «тпру» останавливается, на звуки «направо» поворачивает направо, на звуки «налево» идет налево и т. п. Некоторые птицы, например вороны, скворцы, сороки и др., путем длительной дрессировки научаются произносить отдельные «слова» и даже целые «фразы» человеческой речи. Например, в Уголке имени В. Л. Дурова имеется ворон, который в ответ на звуки человека: «Как тебя зовут?» отвечает членораздельной голосовой реакцией: «ворон», а на звуки: «Как ты хочешь, чтоб тебя звали?» отвечает: «воронуша». Неискушенный посетитель этого уголка сразу не может отличить голоса ворона от звуков человеческой речи. Всем известны случаи с говорящими попугаями, обладающими большими способностями к подражанию звукам человеческой речи. Но было бы неправильно думать, что животные вообще, «говорящие» вороны и попугаи в частности, в какой-то мере понимают значение человеческой речи и могут осмысленно говорить сами.

Однако этот вопрос решался бы крайне просто, если бы мы у животных не наблюдали никаких предпосылок речи, ничего, что находилось бы с ней хотя и в весьма опосредованном, но бесспорном генетическом родстве. Если бы, например, у обезьян не было никаких предпосылок речи, то сам собой встал бы вопрос: каким чудом на совершенно пустом месте появилась человеческая речь? Если бы дело обстояло именно так, то одно из звеньев генетической преемственности между человеком и животными, ставшей ныне неоспоримым достоянием науки, могло бы подвергнуться сомнению. Многочисленные наблюдения и эксперименты дают возможность сделать вывод не только о том, чего нет у обезьян, но и о том, что у них имеется. Если у обезьян не существует речи в подлинном смысле слова, то у них имеются ее биологические предпосылки, т. е. то, что можно было бы, находясь в рамках строгой научной объективности, назвать предпосылками речи, подобно тому, как, или, точнее, потому, что у них имеются зачатки мышления.