Изображение среднего состояния, хотя и вызванное Шиллером, увело нас далеко за пределы его понимания. Хотя Шиллер ярко и глубоко воспринимает противоположности человеческой природы, однако в попытке разрешения их он останавливается на первоначальной ступени. Мне кажется, что виноват в этом термин "эстетическое настроение". Дело в том, что Шиллер, так сказать, отождествляет "эстетическое настроение" с "прекрасным", то есть с тем, что приводит душу в эстетическое состояние. Через это он не только сливает воедино причину со следствием, но - наперекор своему собственному определению - придает еще состоянию "неопределенности" недвусмысленную определенность: ибо он отождествляет это состояние с прекрасным. Посредническая же функция с самого начала утрачивает всю остроту своего значения, потому что она, в качестве красоты, не оставляет места для безобразного, о котором ведь точно так же идет речь. "Эстетическим свойством" вещи является, по определению Шиллера, ее отношение ко всей "совокупности различных наших сил". Соответственно с этим невозможно и совпадение "прекрасного" и "эстетического", и притом потому, что различные наши силы различны и в эстетическом отношении - они прекрасны или безобразны, - и лишь фантазия неисправимого идеалиста и оптимиста способна изобразить человеческую природу вполне "прекрасной" в ее целом. Напротив, совокупность человеческой природы, по справедливости говоря, представляет собой просто фактическую данность, имеющую как светлые, так и темные стороны. А сумма всех цветов представляется серой - светлой на темном и темной на светлом фоне.

Этой незаконченностью и недостаточностью в понятиях объясняется и полная невыясненность того, каким же образом может быть создано это посредническое состояние. У Шиллера много мест, из которых недвусмысленно вытекает, что "наслаждение истинной красотой" и есть то, что вызывает среднее состояние. Так, Шиллер говорит: "То, что льстит нашим чувствам в непосредственном ощущении, то открывает нашу нежную и подвижную душу для всякого впечатления, но в той же мере оно делает нас менее способными к напряжению. То, что напрягает наши умственные силы и приводит к отвлеченным понятиям, то укрепляет нашу душу ко всякого рода сопротивлению, но в той же степени оно делает ее более твердою и настолько же ослабляет нашу восприимчивость, насколько благоприятствует большей самодеятельности. Поэтому-то как одно, так и другое по необходимости ведет в конце концов к истощению" и т. д. "Напротив, в момент, следующий за наслаждением истинною красотою, мы в одинаковой мере владеем нашими деятельными и страдательными силами, и тогда мы способны с одинаковой легкостью обратиться как к серьезному, так и к игре, к покою или движению, к уступчивости или противодействию, к отвлеченному мышлению или к созерцанию".