С точки зрения взаимосвязи языка и мышления можно было бы уточнить предложенное Л. В. Щербой расчленение языка следующим образом. Речевой деятельности (процессу говорения и понимания), в которой особенно непосредственно и наглядно проявляется взаимодействие языка и мышления, противопоставляется результат этого взаимодействия, закрепленный в языковых образованиях. Но этот результат выступает в двух видах, которые необходимо дифференцировать. Во-первых, это результат познавательных процессов в виде знаний, отражающих наиболее общие явления, отношения, закономерности вещей. Они закреплены в системе языка в виде языковых значений, а следовательно, представляют собой такую же внутриязыковую область, как и план выражения в языке. Во-вторых, это результат познавательных процессов поколений, зафиксированных в языковом материале как совокупности текстов на том или ином языке в виде различного рода более конкретных знаний, связанных с различными областями человеческой деятельности (в том числе научным познанием). Это, так сказать, продукт второй степени, производный от системы языка, возникший на основе тех наиболее общих знаний о мире, которые в ней закреплены.

Так, например, знание о том, что все предметы существуют в определенных пространственных отношениях друг к другу, зафиксировано в системе языка в той или иной форме. В большинстве языков это система предлогов, выражающих эти отношения в антонимических значениях: под/над, за/перед, внутри/снаружи и т. д. Эти знания и привычка обязательно дифференцировать соответствующие реальные отношения усваиваются вместе с языком. На основе этих системных языковых значений в результате соответствующего речевого процесса фиксируются пространственные отношения между определенными конкретными предметами (или классами предметов) в той или иной ситуации: Чемодан стоит под кроватью; Руда залегает под землей и т. п.<398>

В сущности именно неразличение этих двух видов содержания, выражаемого в языке, лежит в основе теорий, согласно которым значение нельзя рассматривать как языковой компонент, а нужно относить к экстралингвистической области, поскольку в противном случае нужно было бы учитывать и изучать содержание всех конкретных наук. Известно, что к такой аргументации прибегают представители дескриптивной лингвистики, защищающие тезис о необходимости исключения содержания из теории языка. Так, Л. Блумфилд, определяя значение языковой формы с позиции бихевиоризма «как ситуацию, в которой говорящий ее произносит, и как реакцию, которую она вызывает у слушающего», пишет: «Ситуации, которые побуждают человека говорить, охватывают все предметы и события во Вселенной. Чтобы дать научно точное определение значения для каждой формы языка, мы должны были бы иметь точные научные сведения обо всем, что окружает говорящего» [8, 142]. Аналогичные взгляды высказывает Г. Глисон: «Содержание, вне его структуры, не поддается какому-либо обобщению. Субстанцию содержания составляет, несомненно, вся совокупность человеческого опыта. Тысячи ученых, каждый в своей области, работали, чтобы пролить свет на эту огромную массу материала. Однако единого подхода, который позволил бы охватить весь материал в целом и таким образом послужил бы отправным пунктом для сравнения различных языковых структур, еще нет» [15, 44].