Период игры тесно связан с двумя предыдущими с той разницей, что с трех лет ребенку проще дистанцироваться от своих родителей, если они не становятся его парнерами по игре или хотя бы "сочувствующими" его игровым переживаниям. Помню: в бытность воспитателем школы-интерната мне однажды довелось сопровождать второклассника Максима К. в его бывший "дом", где обитала лишенная родительских прав мать - опустившаяся алкоголичка, проститутка последнего разбора. Однокомнатная квартира была жутким местом: практически без мебели, с ободранными стенами и кроватью без матраца, заваленной какими-то грязными тряпками, с грудой пустых бутылок в углу. Еще страшнее были глаза женщины: "беспокойная ласковость взгляда", подобная взгляду по полусмерти забитой голодной дворняги. Пока мы подписывали необходимые бумаги, Максим улизнул на кухню и, отодвинув какие-то досточки под окошком, достал из похоронки коробочки, фигурки и мелкие вещицы. Он весь светился: это был "его мир" - мир игры в нечеловеческом окружении притона. Коля из романа Габышева просто не помнит, чтобы маленьким играл в какие-нибудь игрушки, зато отлично помнит себя шестилетним, как воровал вяленое мясо, лазая по крышам. Факт асоциальных, разрушительных, жестоких игр, в которые "старшие" пацаны втягивают малышей, давно известен. Непременное условие - отстраненность родителей, их принципиальное неучастие в интересах ребенка и в его игровой деятельности. Хорошая иллюстрация: отец Коли, хвастая "шустрым сыном" перед пьяными гостями, не замечает, как пятилетний малыш пьет из его стопки.

Подведем итог, поставим диагноз: неучастие родителей в организации ведущей деятельности ребенка-дошкольника, дополняемое их деструктивным по отношению к ребенку поведением есть их самый весомый вклад в отклоняющееся поведение развивающейся личности. Этим они как бы подставляют ребенка под любое разрушающее влияние внешней социальной среды.

Следующий этап биографии трудновоспитуемого - это вступление в мир школы. Несомненно, он плохо к нему подготовлен: интересы его бедны, работать с книгой он чаще всего не умеет, а невроз не дает ему возможности соблюдать нормы поведения: он чрезмерно возбудим, не в состоянии 45 минут высидеть спокойно, сдержать эмоции, сконцентрировать все свое внимание на учебной задаче. В сущности, это не его вина, а его беда. А.А.Куманев, один из лучших российских педагогов ХХ века, писал: "...В интересах дела и человека надо исключить из списка ученических проступков те..., первопричиной которых является не злой умысел ученика, а не зависящие от него обстоятельства. (...) Что можно было бы сказать о больнице, в которой больных бы наказывали всевозможными выговорами, лишениями процедур, лекарств и т.п. Это трудно представить. Врачи делают все возможное, чтобы уменьшить страдания больных, чтобы сделать их (говоря словами знаменитого доктора Боткина) своими сообщниками по борьбе с неудачами... Не всегда у них это получается, но это уже другой вопрос. Они ищут средство уменьшения страданий, и лечение больных и сама цель поисков правильная. И никому из врачей не приходит в голову кощунственная мысль разработать систему мер наказания больных, госпитализированных для лечения. В этом же духе следует поступать и учителям, когда речь идет о любых школьниках, о тех, кто почемулибо вышел из нормы. (...) Какая же радость от того, что тебя выдворили за дверь, увеличили страдания матери и отца, вывесив на их работе список двоечников, где "красуется" и их сын? Только люди, незнакомые с детской психологией, могут уверять, что плохие ученики хотят быть плохими. Их довели до этого состояния (семья ли, школа ли, улица ли - это другой вопрос). Они, отчаявшись, озлобившись, начали бравировать своей "непригодностью, зная что эта бравада нервирует тех, кто наказывает их, кто увеличивает их страдания. И чем больше их наказывают за их "неполноценность", тем больше они используют это единственное свое оружие. В конце концов у них вырабатывается "стойкое отвращение" к учебе и школе" (СНОСКА: А.А.Куманев. Раздумья о будущем. М., 1981, с.55-56).