Возможно, кому-то покажется, что все сказанное до сих пор о еде относится к стародавним временам и к сегодняшней культуре не имеет отношения. В опровержение такого мнения приведем лишь один пример: в поэме А.Т. Твардовского «Василий Теркин», исполненной русской народности в полной мере, повествование начинается с обозначения культурно-ценностных ориентиров, и здесь вода и еда на равных соседствуют с такими этическими категориями, как правда и чувство юмора, — все вместе они составляют первооснову бытия русского человека на войне, да, пожалуй, и не только на войне, но и вообще в жизни.

Еда и процесс ее потребления тесно связаны с другими сторонами культурно-бытового уклада. Так, неспешное русское или грузинское застолье воплощает в себе определенный темп жизни, резко отличающийся, скажем, от американского, пример которого мы приводили выше. Американская еда наспех, без внимания к вкусу продукта сигнализирует, в частности, о том, что это молодая культура, не имеющая достаточно глубоких исторических корней. Рискну даже предположить, что если американцы не переменят свой стереотип поглощения пищи, им этих корней никогда и не обрести. А если другие нации в значительной степени перейдут на хот-доги, гамбургеры и кока-колу в пластмассовых стаканчиках, они очень рискуют потерять национальную культурную самобытность. Ведь что стоит за кулинарными традициями французов или традициями русского застолья? Не только «наслаждение вкусом», хотя и это важно. Главное — в нем проявляются глубинные черты национального характера. Это прежде всего форма человеческого общения, разговор друзей. Далее, это приобщение к традиции, то есть то, что позволяет человеку не теоретически, а практически считать себя русским, французом, китайцем и т.д. Пушкин, описывая русский патриархальный быт Лариных, не случайно начинает с упоминания о том, что «у них на масленице жирной водились русские блины». На этом примере ясно видно и еще одно культурологическое значение еды: она часто связана с определенными праздниками, а следовательно, становится частью ритуала, а регулярное соблюдение ритуала дает человеку чувство устойчивости и наоборот. Так, по-русски «хорошо помянуть» покойника означает, в частности, что на столе будет кутья, блины, водка (непременно белая). Вообще говоря, отсутствие привычной пищи способно вызвать сильный эмоциональный дискомфорт, поэтому не случайно, например, спортсмены, отправляющиеся на соревнования за рубеж (скажем, олимпийские игры или на шахматный матч), часто берут с собой не только привычный набор продуктов, но и своего повара. (Так, чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов, отправляясь на Филиппины на матч с Виктором Корчным, брал с собой черный хлеб в специальной упаковке.) Проблема привычной еды оказывается актуальной и для космонавтов, и для мореплавателей, и вообще для любого человека, на большее или меньшее время оторванного от родины. Все это ясно говорит о том, что феномен еды не сводится к простому утолению чувства голода, а имеет важный культурологический смысл. Об этом говорит и то обстоятельство, что один из номеров журнала «Курьер» (орган ЮНЕСКО, июнь 1987) был полностью посвящен проблеме еды и назывался «Хлеб насущный. Питание и культура». В предисловии к этому номеру главный редактор Э. Глиссан справедливо писал: «Пища не просто удовлетворяет одну из главных потребностей человека, она также является неотъемлемым элементом его культуры».