Но что же с нашим больным в барокамере?... Пульс стал пореже — это хорошо: значит, увеличение количества растворенного в плазме кислорода привело к уменьшению нагрузки на сердце. Да и ткани получают больше кислорода. Интересно, удалось ли сжатому кислороду хоть немного деблокировать гены цитохро-мов и улучшить переброску электронов на клеточном энергетическом конвейере? Больной порозовел. Моча отделяется почти нормально — барокамера уменьшила гипоксию почек. Но радости у медиков нет: уже идет 40-я минута сеанса, а признаков восстановления центральной нервной системы выявить не удается. На оклики доктора Миши через переговорное устройство барокамеры больной не отвечает. Но врач не теряет надежды:

— Виктор Петрович! Откройте глаза! Откройте глаза, Виктор Петрович! Виктор Петрович! — пробует и шепотом, иногда так лучше, и просто по имени:— Ви-тя! Открой гла-за...

Безрезультатно. Звонят в реанимацию, снова просят Бориса Михайловича подняться в ГБО.

Появляется реаниматолог — он возбужден, на рукаве халата дыра.

— Что случилось?

— Да алкаш с переломом бедра дал делирий — сорвал все капельницы, повязки, гипс раздолбал. Кричит: «Замуровали!» И к окну. Еле поймали. Пока привязывали, он мне вон халат порвал, а Веру чуть не укусил. С трудом угомонили — аминазина с седуксеном вкатили чуть ли не ведро... Ну что с нашим угарным?

— Соматически получше, но из комы не выходит... Два с половиной ата * 55 минут — на отклик не реагирует.

— Карбоксигемоглобин должен был бы уже упасть за это время.

— Конечно, и другие темы небось очнулись.

— А сознания нет.

— Может, у него токсический отек мозга? Ах, чёрт, температуру ему до камеры не померил. Если 39—40 — тогда уж точно отек... Ах, ну как же это я...

— Померил, не померил — все равно действовал бы так же...

В словах Бориса Михайловича — реанимационная мудрость. Нередко врачи в острых ситуациях становятся в тупик: что у больного? Наступает тягостное раздумье. А драгоценное время бежит. И тогда кто-нибудь из сорокалетних патриархов реаниматологии произносит: «Ну хорошо, а если мы будем точно знать, первая, вторая или третья болезнь у пациента — наши действия изменятся? Нет? Тогда не будем мучиться и терять золотые минуты. Будем действовать, как наметили».