Возрождение категории субъекта на российской почве выразило неистребимое стремление русского самосознания к идеалу, проявившееся с особой силой именно тогда, когда реальность пришла с ним в полное противоречие. Как быть и остаться человеком в бесчеловечных условиях — таков пафос рубинштейновской антропологии и идеи субъекта.

Сегодня, в конце девяностых годов, когда понятие субъекта получило широкое распространение и служит как для обозначение субъектов федерации, так и для раскрытия активной роли испытуемого в психологическом эксперименте, его универсальность, очевидность и даже известная обыденность побуждает нас к тому, чтобы не только напомнить его «героическую» биографию, но и задаться вопросом, какую же роль оно играет в современном российском мировоззрении и тяжком социальном положении.

Основное изменение, на наш взгляд, заключается в том, что, сохраняя и свой прежний смысл как идеала, оставаясь символом русского идеализма — неистребимого стремления к совершенству и веры в лучшее, эта идея перестала быть только философской категорией и превратилась в совокупность проблем.

Первая заключается в необходимости ответа на вопрос, насколько понятие, относящееся и к обществу в целом, и к группе (и как было сказано, даже к субъекту федерации), может относиться к личности и какое качество личности оно обозначает. Вторая: обозначается ли с помощью понятия субъект высшее и в этом смысле наиболее совершенное качество человека, личности, группы, как это подразумевалось российским самосознанием в его стремлении к идеалу, относится ли понятие субъекта к идеальному, желательному, в этом смысле совершенному качеству человека, личности или оно может вскрывать его реальное состояние. Иными словами, проблема субъекта — это проблема мировоззренческая, духовная и в этом смысле идеальная или одновременно реальная, жизненная? Третья проблема: противоречие между абстрактным идеальным, идущим от философии представлением о субъекте как высшем уровне развития, источнике активности, творчества, самосовершенствования и тем конкретным, которое использовалось для обозначения различий субъекта труда от субъекта психической деятельности, а последнего — от субъекта моральных отношений и т.д.