“Лечили” меня и другими “исцеляющими средствами”: смачивали в чем-то тряпку если не ошибаюсь, в огуречном или капустном (рассоле), которой завязывали мне глаза и уши, после чего я и мать становились на колени в угол комнаты (быть может, в углу висели иконы) на крупную соль или горох, которые больно давили мне голые коленки. Далее мать начинала махать прикладывать к себе правую руку, показывая, что и мне надо делать то же самое. И в такой позе мы стояли до тех пор, пока не выбивались из сил.

Я не всегда, впрочем, выстаивала до конца на коленях на соли горохе. Иногда я валилась набок или совсем садилась на пол, вытягивая ноги, и своим поведением давала матери понять, что мне плохо и что я больше не буду делать то, что мне неприятно, и что мне причиняет боль.

После всех этих “лечебных процедур” меня еще поили настояли отварами каких-то трав и снадобий, от которых меня мутило, и я даже заболевала.

Всё это непонятное и страшное не приносило мне никакой пользы и кончилось тем, что я стала очень бояться каждого человека, который прикасался к моим глазам или ушам без всякого злого умысла (иногда это делали не врачи и не “исцеляющие”знахари, а просто сочувствующие, участливые люди). Я стала боятся воды, особенно горячей, мокрых тряпок, крупной соли, икон, висевших в нашей хате, махания правой руки священника, к которому меня иногда подводили и который брызгал на меня водой (кропил “святой водой”).

Иногда мать водила меня в какой-то дом, где я должна была тоже подолгу стоять на коленях, но только не на соли и не на горохе, а просто на голом холодном полу. Вокруг меня люди тоже стояли на коленях, но не садились на пол, как это делала я, когда , крайне уставала. В доме пахло не только запахом человеческих тел, но и еще чем-то удушливым, очень не нравившимся мне. Такого запаха в других домах я не ощущала.

Прежде чем уйти из этого многолюдного дома, мать подводила меня к какому-то высокому (для меня) столику, приподнимала меня и заставляла приложиться губами к доске. Это тоже было непонятно, неприятно и даже смешно, ибо в других домах я никогда не целовала досок. Дома у нас была деревянная кровать с высокими спинками, но я ее никогда не целовала; большой обеденный стол и маленькие столики в углах комнаты я также не целовала, зачем же в этом холодном, плохо пахнувшем и многолюдном доме меня заставляли целовать доску?