Но перейдем к следующей эпохе в развитии человечества. Во времена древних римлян было уже утрачено искусство опосредованно, через телесность, воспитывать душу и дух: воспитатель обращается непосредственно к душе, и главным орудием воспитания становится столь тесно связанная с душевными процессами речь. Из нее извлекается то, что должно формировать воспитанника. Воспитатель – это уже не гимнаст, а ритор. Со времени Древнего Рима и в сущности на протяжении всего средневековья основой воспитания является красота речи. Пластически и музыкально сформированное слово оказывает воздействие на всего человека. Сознание этого делается источником всех основных воспитательных принципов. Грек строил человека, так сказать, на телесном фундаменте, отправляясь от которого он восходил к душе и духу. Римлянин имел дело с самой серединой человека, с сублимированным выражением ритмической системы, с мусическим, с музыкально-поэтической речью; он верил в то, что речь, правильно преподанная, речь, правильно музыкально и пластически-живописно сформированная, с одной стороны, нисходяще воздействует на тело, а с другой – восходяще воздействует на дух. Здесь также не имелось в виду интеллектуальное образование, но совершенно исключительное значение придавалось собственно речи.

Начиная с XV столетия, ритора в качестве воспитателя постепенно заменяет доктор. Докторами являются, собственно говоря, и те воспитатели, которые сегодня оканчивают педагогические институты. Вплоть до нашего времени в известном отношении это было правомерным: образ доктора являлся идеалом воспитателя. Мне был хорошо знаком один учитель гимнастики, который очень неуютно чувствовал себя, когда речь заходила о гимнастических снарядах или упражнениях, но с удовольствием взбирался на подиум, чтобы прочесть лекцию о гимнастике. Ученики, скрючившись, сидели на скамьях и слушали его разглагольствования. В каком-нибудь другом учреждении это было бы невозможно, но в педагогическом институте он мог позволить себе каждую неделю таким образом проводить одно занятие. При этом он чувствовал себя ученым, он чувствовал себя доктором. Это принцип, кладущий в основу не то, что исходит от ритмической системы, а то, что исходит от головы, от системы нервов – органов чувств, постепенно все более утверждался. С началом нового времени, с XV столетия, он приобретал все более определяющее значение. Сегодня не так-то просто найти для вальдорфской школы достаточное количество учителей, которые не стремились бы к этому идеалу доктора, довольно трудно совсем обойтись без докторов. Я имею в виду не во внешнем смысле, а во внутреннем. Это трудно потому, что сознание современного человека пропитано убеждением в преимуществах положения ученого. Но оздоровление цивилизации станет возможным лишь после того, как люди поймут, что ученость как таковая причиняет человеку вред – она отнимает у него нечто важное и не дает взамен чего-либо равноценного. И хотя мне самому очень нравится видеть в тот момент, когда я говорю об этих вещах, как мне отвечает понимающее кивание голов, с другой стороны, я должен признаться, что это кивание представляется мне и чем-то сомнительным, ибо согласие оказывается достигнутым с излишней легкостью. Люди не склонны внутренне отказываться от доктора – и даже в том случае, когда никакого доктора нет, а есть лишь одна расплывчатая идея. Да, то, что место прежних гимнаста и ритора занял доктор, неразрывно связано с характером и сущностью современной цивилизации, мы просто не в состоянии одним махом это изменить. Разумеется, именно в области воспитания всего заметнее, сколь отрицательно сказывается на человеке, то, что он проходит через докторат; но, с другой стороны, сами процессы, приведшие к тому, что доктор сделался приоритетом культуры, были необходимы для становления современной цивилизации.