На деле все эти достоинства модели Хомского не были столь уж ошеломляющими. Основная его идея — положить в основу модели операцию преобразования, или трансформации, — принадлежала его учителю — знаменитому американскому лингвисту Зелигу Харрису. Хомский лишь последовательно провел ее и придал ей, как говорится, «товарный вид». Динамичность модели Хомского весьма ограничена: его операции - это операции перехода от одного элемента к другому, от одного со­стояния системы к другому, но в основе лежит все то же вполне статическое представление. Системность, до­стигаемая применением порождающей модели, — это скорее системность представления фактов языка, чем орудие научного исследования: недаром большая часть описаний отдельных языков по методу Хомского и его школы свелась к простому переписыванию ранее полу­ченных данных о том или ином языке на новый лад. Оказалось, что для того, чтобы опубликовать статью с описанием, допустим, фонологии какого-то языка «по Хомскому», совершенно не обязательно... владеть этим языком. Соблазнительная легкость работы такого рода, естественно, привлекла определенную часть лингвистов.

Что касается формализованного характера модели Хомского, возможности «порождать» с ее помощью тек­сты, то эта возможность осталась чисто теоретической. Даже попытки приложить модель Хомского к обучению иностранным языкам в целом провалились, не говоря уже об использовании ее для автоматического синтеза к анализа речи или машинного перевода.

С самого начала модель Хомского привлекла и значи­тельную часть американских психолингвистов. Во главе нового направления встал уже упоминавшийся Джордж Миллер, опубликовавший несколько работ в соавтор­стве с Хомским и пропагандировавший его модель (см., например, написанную им в соавторстве с Ю. Галанте-ром и К. Прибрамом известную книгу «Планы и струк­тура поведения», переведенную на русский язык, — см. приложение к библиографии). Сам Хомский все чаще и чаще стал настаивать на возможности перенесения своей модели в психолингвистику, хотя еще в 1961 г. он считал «ошибочным» убеждение, «что порождающая грамматика, как таковая, есть модель для говорящего или соотнесена с ней каким-то строго определенным образом». («On the notion „rule of grammar"», «Proceedings of Symposia in Applied Mathematics», v. 12, Providence, 1961, p. 14.)

Важнейшее отличие миллеровского направления в американской психолингвистике от осгудовского заключается в том, что был преодолен атомизм этого послед­него. Особенно ясно это видно опять-таки на примере трактовки усвоения языка: согласно школе Хомского, это не овладение отдельными языковыми элементами, а усвоение системы правил формирования осмысленного высказывания. Однако два других указанных выше не­достатка осгудовской психолингвистики остались непрео­доленными. Изменилось представление о степени слож­ности речевых реакций, но осталась незыблемой сама идея реактивности. Говорящий (или слушающий) чело­век остался Робинзоном: можно даже сказать, что мил-леровская психолингвистика еще больше углубила ин­дивидуализм в трактовке речевых механизмов. Дело в том, что одним из важнейших положений психолинг­вистической школы Хомского — Миллера стала идея универсальных врожденных правил оперирования язы­ком, сформулированная на основе тех бесспорных фак­тов, что, с одной стороны, эти правила не содержатся в эксплицитной форме в языковом материале, усваивае­мом ребенком, а с другой — что любой ребенок может одинаково свободно овладеть (как родным) языком лю­бой структуры. Таким образом, процесс овладения язы­ком свелся к взаимодействию этих врожденных умений и усваиваемого языкового материала.