Непрерывность процесса расширения контекста. Непосредственным контекстом строчки является целое стихотворение, а что же должно служить контекстом стихотворения? Вероятно, вся совокупность стихотворений, писем, высказываний, все творчество поэта, которое выражает, насколько это вообще возможно, его жизненный опыт, а стало быть, субъективное пространство его личности. Но и это еще не предел — мы тем лучше понимаем данного автора, чем больше знаем о его творчестве, современниках, эпохе, культуре этой эпохи. И далее — мы тем лучше понимаем поэзию вообще, чем больше знаем произведений разных поэтов различных стран и времен. И мы лучше понимаем поэзию, если любим и понимаем также прозу, музыку, архитектуру... Кажется, нам не суждено остановиться: мы лучше понимаем искусство, если разбираемся и в науке, мы лучше понимаем настоящее состояние культуры, если знаем ее историю...

Для высказывания Е=мс² относительно полным контекстом будет вся физика, во всей совокупности ее понятий и представлений, ее специфического языка, всего опыта, накопленного ею за столетия работы по истолкованию неживой природы. Но физику лучше понимает тот, кто знает и другие науки. Но науку лучше понимает тот, кто искушен и в философии — кажется, и на этом пути нет предела возможности расширения контекста. Из сказанного следует, в частности, что ни один человек не может претендовать на абсолютно полное и объективное понимание чего бы то ни было, такого понимания — полного и объективного — просто не бывает, не может быть.

Парадокс наблюдателя. Исключительная погруженность в контекст данной области культуры, отсутствие взгляда на нее со стороны, с более широкой точки зрения не дают возможности воспринимать эту область как контекст для чего-то, как определенную систему, отдельно, саму по себе. Об этом прекрасно говорит чаньская притча

(чань-буддизм — китайская разновидность одной из ветвей буддизма): «Маленькая рыбка спросила морскую королеву: что такое это море, о котором все говорят? Я никогда его не видела». Софизм «Эпименид», кстати, будет восприниматься как парадокс только теми, кто знает, что Эпименид — сам критянин (если не сказать об этом в скобках), в противном случае парадокс пропадает, а остается только поверхностное высказывание вроде: «Все французы — легкомысленные», — эту плоскую фразу мог произнести какой-нибудь не очень тактичный немец или англичанин.