Особенно, пожалуй, ясным и демонстративным является органическое родство эмпирических выводов К. Дункера и М. Вертгеймера с приведенными выше данными нейро– и патопсихологии. В самом деле, синтетическое обнаружение у К. Дункера и уяснение структуры у М. Вертгеймера, явно опирающиеся на целостную пространственно-временную схему, по своему прямому смыслу заключают в себе то же самое содержание, которое в нейропсихологии обозначается как симультанный синтез (Лурия, 1975). В фактах К. Дункера и в особенности М. Вертгеймера обнаруживается то же самое необходимое сочетание образно-пространственных и символически-операторных компонентов мысли, нарушения которого ведут в одном случае к симультанной агнозии, а в другом – к семантической афазии. В симультанной агнозии нарушение этого сочетания обнажается в контексте анализа общей пространственно-временной структуры и симультанной организации познавательных процессов, а в семантической афазии – в контексте анализа самих речемыслительных процессов, именно понимания (а не просто перцептивного отображения) отношений, которое, как показывают клинические данные, несмотря на относительную сохранность речевых (сенсорных и моторных) компонентов мысли, все-таки нарушается за счет деструкции ее пространственно-временных компонентов, реализующих симультанные синтезы.

Операционные компоненты феномена понимания. Следующий ингредиент состава понимания по существу в скрытом виде уже содержится в рассмотренных выше фактах. Если понимание связано с адекватным сочетанием пространственно-временных и символических, речевых компонентов мысли, а последние, как это вытекает из рассмотрения ее структурной единицы (сужденияпредложения), в свою очередь, представлены сочетанием операндных и операционных элементов, то из этого прямо вытекает существенная зависимость понимания и от этого последнего сочетания, т.е. от того, насколько в мысли реально (или в ее итоговой структуре – потенциально) представлены операции с операндами. Если реальные операции, выделяющие и соотносящие между собой элементы отображаемого содержания, не представлены в познавательном акте, то в нем не представлены и отношения между этими элементами как особый объект отражения. В данном случае отношения могут быть отображены на более общем и элементарном познавательном уровне (например, в первичном или вторичном образе), а мысль как отображение собственно отношений или, иначе, именно как понимание отношений при отсутствии операций с соответствующими объектами оказывается невозможной. Это как раз тот упоминавшийся уже выше случай, когда при сохранении внешней речевой формы мысли фактически от мысли как высшего специфического познавательного акта остается лишь пустотелая словесная оболочка.

Такое положение является не только неизбежным следствием последовательного распутывания всего узла предшествующих характеристик мысли, входящих в составляемый перечень, но и прямым эмпирическим выводом из непосредственного экспериментального анализа самого явления понимания. Так, Л. П. Доблаев (1972), опираясь на фактический материал специального экспериментального исследования понимания учебных текстов, формулирует следующее эмпирическое заключение: "Для осмысления нового необходимо не только иметь знания, но еще и владеть приемами использования их. Основным компонентом понимания как стороны мышления является именно применение определенных приемов (представляющих собой совокупность мыслительных операций) установления новых связей на основе использования старых знаний" (с. 25).